Незадолго до полуночи мой автомобиль подъезжает к заведению, над которым  красуется надпись: "Vortex". Выхожу на улицу и тут же замечаю группу подростков, одеждой и цветом кожи более всего напоминающих компанию вампиров из фильма ужасов. Они прыгают и весело колотят друг друга. Волосы у них пострижены коротко и либо присыпаны тальковой пудрой (очевидно, чтобы лучше торчали), либо смазаны маслом (чтобы лучше лежали). Время от времени один начинает ловить другого, а поймав, выкручивает жертве руки до тех пор, пока та не завопит от боли. Через минуту все с хохотом убегают в поисках новых развлечений.
Еще один автомобиль тормозит у входа. Из него выбирается молодой человек с достаточно длинными ярко-рыжими волосами и бледным лицом. В своем мохнатом черном свитере он похож на огромную обезьяну.
Это Малкольм Макларен, менеджер The Sex Pistols, самой известной панк-группы, ради встречи с которой я и прилетел из Нью-Йорка. Макларен отчаянно избегал меня два дня. Подхожу, представляюсь и выражаю надежду на то, что в ближайшее время нам все-таки удастся поговорить. Он поспешно меня перебивает и представляет спутника, Расса Мейера, добродушного на вид порно-магната, прославившегося фильмом "За аллеей кукол".
"Э, да ты журналист! - восклицает Мейер. - Тогда должен знать Роджера Эберта. Обладатель пуллитцеровской премии за критические статьи - сейчас сценарий мне писать помогает. Обязательно с ним поговори. В "Chicago Sun Times" он Доктор Джекилл, у нас - мистер Хайд. Вот кто в девочках всех собак съел!"
Макларен, пользуясь моим замешательством, исчезает в дверях "Вортекса" и мне становится ясно, что этим вечером он для меня потерян.
...Толпа танцующих, одетая в черное и серое, напоминает огромное скопление трупов. Здесь одни только подростки, и головы их пестрят розовыми, зелеными, желтыми цветами. Мелькают в толпе и чернокожие: они заметны благодаря своим радужным "афро". Две трети музыкального материала - пронзительные "new wave"-синглы, треть - песни в стиле reggae, и на них ребята, как ни странно, реагируют с не меньшим энтузиазмом.
Пока группа, называющая себя The Slits, устанавливает аппаратуру, танцы идут неистовые. Этот свой стиль они именуют pogo: каждый прыгает на месте и молотит руками, стараясь задеть как можно большее количество окружающих. Может быть, по другому и невозможно танцевать в такой толкотне, да еще и в штанах, коленки которых стянуты ремешками. Большинство отплясывают в одиночку. Танцующие парами (как правило, однополыми), прыгают, вцепившись партнеру в глотку и пытаясь его удушить. Время от времени кто-то получает локтем по носу и тут же в переполненном зале начинается минутная потасовка.
Если в американских клубах (подчас не менее многолюдных) панки стараются избегать лишних столкновений, то здесь никто не задумывается, прежде чем вторгнуться в физическое пространство соседа. Толчки с пинками здесь входят в правила хорошего тона.
Между тем, зал наполняется. Часть публики развлекается швырянием пустых пивных банок в рабочих сцены; те отвечают взаимностью.
The Slits оказываются девичьей группой, и сценическая их деятельность в Америке вызвала бы форменный скандал. Гитаристка вдруг останавливается среди песни, вопит: "Эй, послушайте!" - и извлекает отвратительно бессмысленный аккорд, который впрочем, никто в общей какофонии и не замечает. Когда "песня" кончается, вокалистка (единственная, по-видимому, обладающая слухом) настраивает для нее гитару. Струна рвется. "Fuckin' shit, - объясняет солистка, - кто вообще сказал вам, что мы - музыканты?"
Толпа начинает выражать нетерпение. "Wankers! - огрызается вокалистка и внезапно начинает "You Are My Enemy Number One". Песню здесь явно любят: во всяком случае, все принимаются танцевать еще более непринужденно, за исключением индивидуума, который при виде моего блокнота едва ли не зависает в воздухе и тут же требует, чтобы я  признался, какой служу газете.
Я говорю - так, одной американской.
"А, ну тогда ладно, - ворчит он, - хорошо хоть, не фотографируешь. Газеты хотят из нас каких-то головорезов сделать. А мы ведь не деремся - веселимся просто!"
Между тем, The Slits, отыграв на бис заключительный номер, приглашают на сцену The Prefix, группу странных мужчин с обритыми мраморно-белыми телами, которая тут же начинает наигрывать "Louie Louie". Публика приходит в такой восторг, что некоторым ее представителям почти удается свалить трехметровый штабель динамиков; к счастью, "секьюрити" быстро приводят их дубинками в чувство.
Я направляюсь к выходу и вдруг вижу Пола Кука, ударника Sex Pistols, который также прокладывает себе локтями путь наружу. На нем простая белая майка, джинсы и изношенные тапочки. Кук бледен и тяжело дышит.
Подготовленный ко встрече непрекращающимися вот уже шесть месяцев сообщениями о патологической склонности Sex Pistols к рукоприкладству, я приближаюсь к нему не без опаски. Но он очень вяло жмет мне руку, избегая смотреть в глаза. Кто бы мог подумать - оказывается, Кук застенчив!
"Это же просто игра, - говорит он, когда я спрашиваю его о стиле "пого". - Дракой тут и не пахнет. А в общем, как посмотреть. Одни смеются, другие от нас шарахаются. Но все равно это игра, и только".
Многие не уловили смысла этой игры, не говоря уж о правилах. Пресса часто сравнивает панков с фашистами.
"Глупости. Им просто очень хотелось бы, чтобы мы оказались фашистами. До появления этих статей никому ничего подобного и в голову не приходило".

На следующее утро я вхожу в офис Sex Pistols (эти две грязные комнаты располагаются на втором этаже служебного здания неподалеку от Пикадилли) и усаживаюсь перед грудой газетных подшивок, среди снующих повсюду ассистентов МакЛарена, таких же грязных, как и все, что их окружает. Статьи о Sex Pistols пестрят таким обилием всевозможных слухов и выдумок, что составить по ним впечатление о группе практически невозможно.
Похоже, такое положение дел устраивает всех: пресса пишет, что вздумается, обыватель щекочет себе нервы, пугаясь от одного только имени "Джонни Роттен", а сами Sex Pistols быстро зреют в качестве запретного плода. Впрочем, этим летом участники группы стали чуть ли не национальными антигероями.
Дело дошло до того, что, по-своему истолковав слова одной из песен, газеты объявили новое движение "концом западной цивилизации". Макларен ответил яростным контр-выпадом, обвинив прессу в том, что та пытается задушить "новую волну". По-видимому, именно это объясняет мои мытарства в ожидании его звонка.
И что же, весь этот шум поднят вокруг группы, выпустившей лишь три сингла? Не было еще в летописи рок-н-ролла истории более странной...

В конце 1971 года Малкольм Макларен, тогда еще 24-летний студент художественного колледжа и его жена Вивьен Вествуд работавшая (или преподававшая?) в одном из подразделений службы общественной безопасности (в каком именно, она "не помнит"), открыли магазинчик для тедди-боев под названием "Let It Rock" и занялись скупкой-перепродажей старых пластинок и поношенной одежды.
Впрочем, консерватизм "тедди" МакЛарену и Вествуд очень скоро наскучил; переименовав свое предприятие в "Too Fast To Live, Too Young To Die", они обратились к другой культурной "прослойке", - рокерам, -  и те сразу же оценили по достоинству появившиеся тут цепи, кожанки и мотоциклы.
Макларен, по собственному признанию, в то время совершенно не интересовался музыкой, но однажды утром в 1974 году магазин посетили New York Dolls и произвели на него неизгладимое впечатление - прежде всего своей неподражаемой развязностью. Макларен последовал за группой в Париж, а затем с ноября 1974-го по июль 1995-го исполнял обязанности ее менеджера. Он одел "Кукол" в красное, задрапировал динамики в серпасто-молоткастые флаги и сформулировал свой знаменитый вопрос: "Итак, в чем суть нашей идеологии скуки?"
Почему-то ни фэны, ни критики не пришли от всего этого в восторг. После памятных концертов во Флориде группа отказалась как от маклареновских нововведений, так и от самого МакЛарена. Удрученный, он вернулся в Лондон уже опытным менеджером.
Здесь его ожидало новое потрясение. Вествуд переименовала магазин в "Sex" и принялась продавать майки с огромными декольте и гротескной порнографией. Магазин стал излюбленным местом отдыха для появившихся уже к этому времени панков: они слушали здесь музыку, гремевшую из музыкальных автоматов и пытались выкрасть что-нибудь из одежды.
Среди них были и четверо ребят из рабочих семей: Стив Джонс, Пол Кук, Глен Матлок и еще один гитарист. Они решили создать группу и Макларен предложил название: Sex Pistols.
Кук сел за ударные, Мэтлок взял бас-гитару, Джонс вышел к микрофону и прихватил с собой гитару, чтобы чем-то занять руки. Всего за два месяца он овладел своим инструментом очень неплохо, так что второму гитаристу дали пинка, оставив место певца вакантным.
Одним из завсегдатаев "Секса" был парень по имени Джон Лайдон, отличавшийся от окружающих по меньшей мере тремя удивительными качествами:
- на фоне своих смертельно бледных товарищей он сиял какой-то особой бледностью;
- любимым его занятием было плевать в прохожих на улицах;
- он первым осознал демократичность нового движения: в место того, чтобы платить 10 фунтов за уродливую майку с модными дырами, взял пинк-флойдовскую, проделал на месте глаз у пинк-флойдовцев рваные отверстия, а над названием группы от руки написал: "I hate..." Услышав, как Лайдон у музыкального автомата напевает "I'm 18" Алиса Купера, Макларен тут же объявил его новым солистом. Джонс первым заметил черноту на нечищеных зубах Лайдона и окрестил его Роттеном.
Вначале Sex Pistols не могли придать свои выступлениям осмысленности, но Роттен, наделенный редкой для невоенного времени злобностью, оказался живительной искрой не только для них, но и для целого леса панк-групп, который воспылал вдруг во всей Британии.
Самая крупная и престижная английская фирма EMI заключила с ними контракт и выпустила синглом "Anarchy In The UK" в ноябре 1976 года. Под мелодию, отдаленно напоминавшую одну из песен The Who ("I Can See For Miles") Роттен объявил себя Антихристом и поделился с народом своим желанием "уничтожить все".
Би-би-си это не очень позабавило и песня была запрещена на радио. "Анархия" даже не вошла еще в хит-парад, когда 1 декабря произошло событие, за один вечер превратившее название Sex Pistols в самое страшное для домохозяек ругательство.
В программе "Today", выходящей в эфир когда семьи после ужина собираются перед экранами, Sex Pistols - на просьбу ведущего Билла Ганди: "Скажите мне пожалуйста какую-нибудь гадость!" - назвали собеседника "lazy fucker" и "fucking rot". Заголовки утренних газет украсились перлами, вроде: "Культ непристойностей. Телевидение в ярости", или: "Панк? Прибыль от грязи". Выступление Sex Pistols было осуждено группой парламентариев.
"Анархия" тут же взлетела на 43-е место в хит-параде, но работники фирмы отказались выпускать пластинку и руководство незамедлительно поддалось их влиянию. Sex Pistols подлили масла в огонь отказом принести какие бы то ни было извинения, а также серией интервью, в которых осудили "систему звезд" и выбрали в качестве мишений таких светил, как Мик Джеггер и Род Стюарт, обвинив их в том, что они "старые и богатые".
Группа отправилась в турне по стране и объехала на автобусе 21 клуб для того только, чтобы обнаружить себя под тотальным запретом. Им удалось дать только три концерта.
4 января 1977 года Sex Pistols вылетели в Амстердам и оказалилсь вовлечены в еще один конфликт. По словам одной из свидетельниц, они совершли нечто такое ужасное, что невозможно и объяснить, что именно. Стив Джонс сказал лишь, что в тот день у него было расстройство желудка, но газеты вновь вышли с душераздирающими заголовками: судя по всему, в зале ожидания Джонс облевал пожилых леди, отдыхавших перед полетом.
Чтобы разорвать контракт, EMI пришлось выплатить группе 50 тысяч фунтов и выдать 5 тысяч экземпляров сингла. Глен Мэтлок тоже покинул Sex Pistols, но по несколько иным причинам: он заявил, что группа манипулируется МакЛареном до такой степени, что стала похожа на Monkees. Остальные в свою очередь обвинили Мэтлока в "увлечении толстопузым Маккартни".
Сид Вишиэс, школьный товарищ Роттена и (якобы) изобретатель "пого" с репутацией опасного типа, постоянно вооруженного велосипедной цепью, свободной рукой взял бас-гитару и заменил Мэтлока.
10 марта A&M Records подписали с ними контакт, выпластив авансом 50 тысяч, для того только, чтобы через неделю выложить еще 25 тысяч и этот же контракт разорвать. В промежутке между этими событиями Sex Pistols успели устроить погром в студии и драку в пивной с одним из руководителей Би-би-си. Впрочем, существует мнение, что A&M попали под влияние собственных работников, диск-жокеев и представителей музыкальных магазинов.
Летом группу приютила Virgin Records, выпустив "God Save The Queen", грубый выпад в адрес монархии - как раз к моменту Серебряного юбилея. Песня, также запрещенная на радио, немедленно поднялась на первое место в хит-параде. Затем последовал "Pretty Vacant"/"No Fun". Только что закончена запись долгожданного дебют-альбома. Конкуренция ожесточенная, но МакЛарен далек от какого-либо соглашения с американскими фирмами. В эти дни Sex Pistols занимаются предстоящим фильмом, призванным наиболее открыто выразить их идеи, и старательно избегают журналистов, представителей звукозаписывающих компаний и диск-жокеев. Магазин МакЛарена теперь называется "Бунтовщики" и на его майках появились свастики. Роттен и Кук на днях подверглись нападению уличных "патриотов" и побывали в больнице.

"Fuckin hell! Конечно они чувствовали себя отвратительно!" - говорит Стив Джонс, заглянувший в офис, чтобы посмотреть тут кое-какие фильмы. Этот "секс-пистол" выглядит здоровее всех, кого мне довелось тут встретить, но рукопожатие его столь же вялое.
Я спрашиваю его о недавном турне группы по Швеции и бандах "бритвенников" (юных головорезов, нападающих на эмигрантов и вырывающих булавки из ушей фэнов), которые уже сорвали несколько концертов Sex Pistols. "Они говорят, музыка им нравится - они только против булавок! - кричит Джонс. - Это мне один швед так объяснил. Вот идиоты! Я хотел было спуститься и набить им морды, но наши же ребята меня не пустили."
Звони телефон: это МакЛарен. Я падаю на колени перед ассистенткой и пишу на обложке своего блокнота: "Пожалуйста!" Она великодушно передает трубку. К моему изумлению менеджер Sex Pistols предлагает мне зайти к нему вечером. Я от всего сердца благодарю девушку и удаляюсь едва ли не вприпрыжку вместе с Джонсом и "роуди", присоединившейся к нам по пути.
Мы обгоняем женщину и Джонс спачно шлепает ее по заднице, к большому неудовольствию как самой женщины, так и "роуди", которую очень беспокоит, что я напишу об этом.
"А мне все равно! - беспечно заявляет Джонс. - Нет ничего лучше в жизни, чем шлепнуть пташку по попке!"
Мы спешим к остановившемуся такси, но нас опережает некто, напоминающий с виду китайского беженца.
"Караул! - кричит Джонс на всю улицу. - На помощь! Узкоглазый угнал нашу машину! Каков подлец..."
Подкатывает второе такси и я спрашиваю гитариста о его впечатлении от Расса Мейера.
"Похоже, неплохой парень, - говорит он. - Знаком со всем этим делом. Там много будет секса в этом нашем фильме - куча пташек с большими попками!"
Что меня поражает в панк-движении, говорю я, так это его нарочитая антисексуальность. Панки умышленно так себя уродуют, что, кажется, какой уж там может быть с ними секс. Кстати, и Сид Вишиэс говорил, будто он - "бесполый монстр", совершенно разочаровавшийся "во всем этом деле".
"Сид говорил так? - удивляется Джонс. - А та и поверил?"

"Я действительно чувствовал себя бесполым монстром, потому что башка у меня была обрита наголо, а на плечах висел этот дурацкий смокинг. Мне не на что было купить одежду, все от меня на улице шарахались, так что это действительно было смешно, - повествует Сид Вишиэс, развалившись в звукозаписывающей студии, где Sex Pistols накладывают последние штрихи к своему первому альбому. Параллельно с ними работают Queen и пронзительные завывания Фредди Меркюри доносятся из-за неплотно прикрытой двери.
"Тогда-то я и невзлюбил fuck. И сейчас не люблю. Это скучно".
Вишиэс усвоил тон какой-то бестолковой абсурдности (в чем немного напоминает Ринго - хотя последнему такое сравнение вряд ли понравится), и все, что он изрекает, следует воспринимать, очевидно, как шутку.
Тонкий как карандаш, он облачен в черную кожаную куртку. На ногах у него огромные солдатские ботинки. На груди красуются несколько шрамов.
"Однажды вечером случилось так, что никто не обращал на меня внимания, - объясняет он, - и я подумал: наилучший способо заставить заговорить о себе - это покончить с собой. Я пошел в ванную, разбил бутылку и изрезал грудь. Нет ничего более привлекающего внимания. Собираюсь это самоубийство повторить, потому что все равно никто на меня внимания не обращает. Всем, видите ли, показалось, что я покончил с собой недостаточно реалистично".
Вишиэс смеется.
"Так что лучше не делай из меня придурка в своей статье", - добавляет он не слишком последовательно.
Вишиэс и Роттен вместе ходили в школу.
"Мы были с ним там первыми негодяями. Он сразу же произвел на меня хорошее впечатление: более отвратительного урода я в вжизни своей не встречал. Весь он был какой-то кривой, горбатый, плешивый и косолапый. Все его терпеть не могли. И меня тоже. Мы и друг друга ненавидели, но из-за того, что оставались постоянно одни, просто садились рядом напивались и начинали ругаться. Он, любил всем рассказывать о том, что бритвенным лезвием срезает геморроидальные шишки - иначе они из штанов торчат! И все верили. Еще, будто у ниггеров волосы растут во рту: все и этому верили!"
Ухитрившись каким-то обманным путем получить аттестат, Сид закончил школу, но отправиться на поиск работы в голову ему не пришло: наоборот, он поспешил использовать аттестат в каком-то "противозаконном" деле (в каком именно, не уточняет). Но с истинной аморальностью наивный Сид впервые соприкоснулся на концертах Sex Pistols.
"Я признавал только одну эту группу, - говорит он. - Танцевать, правда, не умел. Поэтому однажды просто начал прыгать вверх-вниз и лупить окружающих. Мне ответили тем же. Но правильно танцевать пого никто у меня еще не научился!"
"Когда ты впервые взял в руки гитару?"
"До прихода в группу я о музыке вообще понятия не имел. А играть научился быстро по-моему. До этого все песни казались мне одинаковыми. Так что пришлось потрудиться, прежде чем что-то сыграть самому".
Я вспоминаю о том, как прошлой ночью меня поразил энтузиазм панков по отношению к музыке рэггей.
"Мне эта музыка тоже нравится, - говорит Сид. - Я, правда, в ней не разбираюсь. Я вообще ничего не понимаю - ни в чем!"
Как насчет традиционных рок-звезд, сделавших себе имя и деньги?
"Презираю этих подонков. "Стоунз" должны были убраться со сцены еще в 65-м. Не хотел бы я оказаться на их месте. Думаю, нам такое не грозит".
Но американская поп-индустрия спит и видит Pistols новыми звездами. Посмотрим, какими вы тогда будете бескорыстными.
"Но я не умею жить иначе - только вот так, как сейчас! В Швеции эти толстые сволочи к дверям нас не пропускали: все пугали тем, что кто-то нас растерзает. Ничего подобного!"
И все-таки, когда разбогатеете, о чем запоете?
"Не думаю, что мы когда-нибудь разбогатеем. Я вообще о будущем не думаю. Даже не знаю, что это такое вообще".
Внезапно появляется парочка groupies, напоминающих то ли космических пришельцев, то ли восставших из могил мертвецов. "Можно мы переспим у тебя? - спрашивает одна. - Джон нас к себе не пустил".
"Еще чего! - отвечает Вишиес без раздумий. - Кто вы вообще такие - особенно на фоне суперзвезды, вроде меня? Кроме того, мне не нравится голос твоей подруги - которая молчит. Я, знаешь, в таких делах очень разборчив".
"Ну что ж, я на другой ответ и не рассчитывала".
Вишиэс тут же меняет тон.
"Слушай, но мне ведь самому негде спать. У меня и комнаты своей нет. Сплю где придется".
"Такие деньги заколачиваешь, и комнату себе снять не можешь?"
"Деньги? Где они? - Вишиэс выворачивает карманы. На пол вываливается одинокая монетка. - Мне только в пятницу заплатят. А к понедельнику опять все кончится. Почему-то не вижу я своих денег..."

Малкольм МакЛарен, человек, за которым закрепилась репутация "опаздывающего на два часа", и тут не изменяет привычкам. Вивьен Вествуд предлагает мне пройти в спальню и присесть, после чего продолжает занятие, от которого я ее оторвал: ножницами она методично отхватывает по небольшому клочку волос с головы.
Комната обставлена очень скромно, и вся мебель в ней черно-белая. Эти два традиционных здесь цвета (вкупе с непрекращающимся дождем, отвратительными телефонами, теплым пивом, желктой прессой, деньгами, которые весят больше, чем стоят, телевизионным крикетом, одинаковыми названиями лондонских улиц, и похмельем) наверняка скоро заставят меня наречься Чакки Сьюисайдом и отправиться по стопам Сида. Единственное яркое пятно в комнате - плакат еще более удручающего Коммунистического балета.
На книжной полке видны Диккенс, Оруэлл, де Сад, "Массовая психология фашизма" Вильяма Райха. Верхняя пластинка в общей куче - альбом Билли Фьюри.
Вествуд кажется на несколько лет старше мужа, но для своей белой, словно пергамент кожи, не использует никакой косметики. На ней белая рубашка и черные "бандажные" штаны с ремешками на коленях и бедрах. Закончив стрижку, она присаживается и начинает рассказывать историю своего магазина. Оказывается, она все еще ждет решения муниципалитета, касающегося выпускаемых здесь порнографических маек.
"Нас постоянно провоцируют, - возмущается Вествуд. - Хочешь узнать цену нашей свободы слова - скажи что-нибудь откровенное о сексе. И прячь поскорее голову..."
Она утверждает, что первым ввел моду на рваные майки все-таки Роттен; однако именно Вишиэсу приписывает "патент" на использование булавок в качестве украшения.
"Однажды парень, которому Сид задолжал деньги, явился к нему и устроил в комнате настоящий разгром. Изрезал даже одежду. Вот и пришлось Сиду штаны свои скрепить булавками".

МакЛарен появляется заполночь; он все в том же чесоточном свитере. Длинные клочья спутанной шерсти невольно ассоциируются у меня с рассказом Сида о хирургических подвигах Джонни Роттена. Я спрашиваю знаменитого менеджера, что привело его к мысли разрекламировать New York Dolls как коммунистов.
"Эта идея появилась у меня совершенно случайно, - говорит он. - Рок-н-ролл это ведь не только музыка, но прежде всего - мировоззрение, отношение к жизни. Вычеркни из него идеологию, и останется безвкусная жвачка наподобие той, что производят все эти ваши американские группы. Рынок идей сегодня как никогда обширен. Sex Pistols вышли на сцену, чтобы сказать: "Что это еще за наследие вонючих 70-х - почему я должен выкладывать пять фунтов за то, чтобы посмотреть на коротышку, который сам шести пенсов не стоит? И это сегодня, когда я - без работы?" Кроме того, молодежь живет духом авантюризма, и дать его сегодня может лишь рок-н-ролл. Задача рока - найти самые грубые, самые сильные выражения, превратить их в лозунг и сказать миру всю правду, как можно проще".
Но какое отношение к правде имели "Куклы"-коммунисты?
"Не знаю, - признается МакЛарен. - Сам я, скорее, анархист. Просто я попытался представить их более радикальными, менее приемлемыми. В большинстве своем музыканты избегают именно этого, но мы обязаны искать новые и новые средства конфронтации".
Неужели нет более легкого пути наверх?
"Мне нравится преодолевать трудности. Это укрепляет дух. Это ведет к истине. Но с бизнесом бороться трудно. Боюсь, очень скоро все движение будет скуплено на корню.
А что нового в отношениях с американцами?
"Вчера Клайв Дэвис звонил. Ну, это тип еще тот. Слушай, говорю, а ты - не тот ли самый парень, который совсем недавно предостерегал всех от слишком серьезного отношения к панк-року? Оказывается, он имел в виду всех, кроме Sex Pistols: нужно, мол, к каждой группе подходить индивидуально, не рассматривать ее в контексте движения. А я вот верю в движения. Кроме того, сказал я, мы не очень-то вписываемся в ваши американские "списки". Мы не признаем ваших "звезд". Патти Смит, говорит, панк-певица, и записывается на "Аристе". Старая песня. Все эти президенты записывающих компаний - прожженные проститутки. Два месяца назад их лакеи выпихивали нас за двери. Стоило нам лишь продать несколько пластинок, и вот все они уже рвутся с нами сфотографироваться. Мо Остин (Warner Bros) завтра прилетает с юристом: по телефону мне отвязаться от него не удалось. В CBS я тоже бывал, причем по обе стороны двери. А теперь Уолтер Йетникофф напевает нам за завтраком "Анархию". Да, конечно, говорит, я еврей, но Джонни Роттен в роли Антихриста вовсе не оскорбляет моих религиозных чувств".
Но почему и представителей прессы он валит в одну помойную яму вместе с начальниками записывающих компаний?
"Да потому что вы - выродки прогнившей культуры 60-х. Вас ничем не удивишь. Вы обо всем пишете так, будто не просто понимаете каждую ноту, каждое слово в песне, но и сами их придумали. Нудные, сонные хиппи - вас всех пора передавить! "Англия - ах, это государство, в котором изобрели макинтош?" Вот, в этом вся ваша американская пресса!"
Не видя причин далее развивать эту тему, я спрашиваю, почему остальным режиссерам МакЛарен предпочел Расса Мейера.
"Я с самого начала знал, что он - именно тот парень, который нам нужен. Это талантливый режиссер, с которым не желают иметь дела крупные студии - а это два неоспоримых достоинства! Кроме того, мне нравится его чувство цвета: мы ведь не собираемся снимать крупнозернистый образец социалистического соцреализма по польскому образцу".
Звонит телефон, МакЛарен берет трубку.
"Что? Умер Элвис Пресли? И вам взгрустнулось, насколько я понимаю. Нет, ну конечно, он ведь для вас самый дорогой человек в семье, дороже родного дедушки! Я сожалею лишь, что Мик Джеггер не составил ему компанию".

Расс Мейер, чем-то похожий на "родного дедушку", приглашает меня в свою чудесную, со вкусом обставленную комнатку и делает шаг по направлению к довольно-таки упитанному молодому человеку.
"Знакомьтесь, это Роджер Эберт. Вот кто знает толк в девочках".
Эберт хихикает.
"А это, - Мейер оборачивается в сторону диванчика, - Джон".
Вишиэс вряд ли мог бы описать его точнее. Весь искореженный, сутулый, призрачно-бледный, с короткими почти оранжевыми волосами, Роттен - несуразнейшее существо из всех, что когда-либо попадались мне на жизненном пути. Он в майке со свастикой и призывом: "Destroy!", черных кожаных штанах и чудесных ботнках, напоминающих пару подводных лодок. Рукопожатие у него совершенно безжизненное.
"Ты предпочитаешь, чтобы... тебя называли Джоном?"
"Да. С теми, кто называет меня Роттеном, я не разговариваю вообще".
Зная, очевидно, что если долго смотреть человеку в глаза, тот непременно почувствует себя неловко (каждый ведь в душе жулик, верно?) Роннен глазеет на меня с выражением демонической самоуверенности на физиономии. Основная цель этого гипнотического сеанса состоит, по-видимому, в том, чтобы удержать меня от лишних вопросов. Этим однако он достигает самого неожиданного эффекта: я ощущаю внезапно прилив материнского инстинкта, о существовании которого прежде не подозревал. Мысль о том, что этот сутулый гномик взвалил на свои сутулые плечи всю тяжесь гнева нации... по меньшей мере приятна. Если столь беспомощное существо все еще способно вызвать такую невероятную ярость общественности, сила слова, наверное, и в наши дни еще что-то да значит?
Я спрашиваю, что он думает о смерти Элвиса.
"Начал неплохо, - рычит он, - кончил в дерьме. Вот и все. Смешно, как все вдруг о нем заскорбели".
Правда ли, что ты всем рассказывал в школе, будто бритвой срезаешь геморрой, чтобы не торчал из штанов?
"Да, помню, тогда я прогулял школу, всем сказал, что ужасно заболел и учительница прислала цветы к нам домой... Я вообще патологический лгун".
А как ты им стал?
"Обещая дать интервью кретинам, которые задают такие вопросы. Странно только, что они обижаются потом на плевки".
"Ты похож на Мела Фаррера, - изящно меняет тему Мейер. - Тебе кто-нибудь говорил об этом?"
"Нет, - отвечаю, - меня сравнивали обычно с Чарли Уоттсом".
"Нам нужен актер, похожий на Мела Фаррера для фильма. Его там убивают", - поясняет Роттен. Мейер начинает его расспрашивать о специфических английских выражениях для своих диалогов.
"Tosspot - это то же, что jerk-off, только похуже, - начинает рассказывать тот, но быстро устает. - А вообще-то уже по одному этому вопросу можно судить о том, какие же вы, американцы, болваны".
"Ну-ну, мой мальчик, - смеется Мейер, - мы там тоже кое-что в этом деле соображаем. Даже в свои 44 года".
"Да, как же! - Роттен даже вскакивает от возмущения с диванчика, но тут же понимает, что сам того не желая взял на себя роль патриота. - Ладно, можете говорить об Англии что хотите. По мне, так пусть она хоть взорвется. О каком патриотизме может идти речь, если в Лондоне иностранцев больше, чем англичан?"
Кто-нибудь встал на защиту Sex Pistols с точки зрения свободы слова?
"Никто. Англия никогда не была свободной. Одна всегда была не более, чем плавучим куском дерьма. Где тут у вас bogg?"
"В холле, внизу слева, - отвечает Мейер. - Как спустишься, сразу увидишь. Но пиво есть и в буфете".
"Bogg, придурок! Shithouse. Ну, сортир!"
"О, ванная? Там же. Как спустишься, прямо".
Роттен мелкой рысцой убегает.
"Что если так и назвать фильм - Bogg? - продолжает Мейер работу над языком. - Bogg! с восклицательным знаком..."
Когда Роттен возвращается из своего "богга", я спрашиваю, разделяет ли он взгляды Вишиэса на любовь.
"Любовь? Две минуты пятьдесят секунд противного чавканья. По одному этому вопросу видно, что у тебя башка не на месте".
Мейер предлагает пообедать и спрашивает Роттена, что тот будет есть.
"Ничего".
"Пойдем, - настаивает режиссер, - иначе ты так долго не протянешь".
"Ну ладно, чуть-чуть".
"Прекрасно. Итак, что ты ешь, когда ешь чуть-чуть?"
"Что попало. Жратва - все равно дерьмо".
Наконец высокие стороны останавливают свой выбор на рыбном ресторане под названием "Вилер Элков" и пятеро - Роттер, Мейер, Эберт, я и роуди, присоединившийся к нам в разгар беседы, - уходим.
"Не обижайся, - шепчет мне на ухо роуди, - журналисты уже успели доконать его сегодня одним и тем же вопросом об Элвисе".
По пути Роттен покупает еду на завтра: два суповых пакетика и банку бобов.
В ресторане Эберт принимается развлекать меня неприличным анекдотом про слона. Наконец подходит официант.
"Мне филе без ничего и зеленый салат, mash", - приказывает Джонни Роттен.
"Хорошо, сэр, только я попросил бы не называть меня mash", - замечает тот. Роттен, перегнувшись через весь стол, одаривает его одним из своих яростных взглядов.
"И еще гиннеса в ту же тарелку, mash!"
Официант спешно ретируется на кухню.
"Что такое mash?"
"Это тот, у кого рожа такая же, как у того мэша".
"Ему это вряд ли понравится. Как бы не плюнул он сгоряча в этот твой салат без ничего".
"Обязательно плюнет. Потому что мэш - он шуток не понимает".
Когда приносят еду, я спрашиваю Роттена о причинах странной близости рэггей и панка.
"Панки - это ведь те же ниггеры, - говорит Роттен, и я вспоминаю, что в 60-х то же говорили о себе и студенты университетов. - Когда приеду в Америку, сразу пойду в гетто. И если какой-нибудь черный сделает мне гадость, очень удивлюсь его тупости. Именно в гетто: не собираюсь развлекать публику в каких-нибудь модныз клубах, вроде "Макса" или CBGB. Разумеется, любить черные нас не могут, но мы этого от них и не требуем. Просто в настоящий момент мы делаем именно то, что и они бы делали, будть такая возможность."
Похоже, Роттен в эту минуту откровеннее, чем прежде. Он подается всем телом вперед и продолжает почти назойливо.
"Ты знаешь, с чего мы начали? С того, что украли аппаратуру - по частям, конечно. Я до сих пор пою в старый микрофон Дэвида Боуи. Панк-фасоны к нам никакого отношения не имеют. Настоящий панк - кто помойки обворовывает".
Я спрашиваю Мейера, не ощущает ли он себя панком в каком-то смысле: его ведь в свое время вышвырнули из Голливуда.
"Нет, я не считаю, что меня вышвырнули, - говорит он. - Я - единственный независимый режиссер, имеющий все основания считать себя конкурентоспособным. Кроме того, мне заплатят 50 процентов американских кассовых сборов. Фильм даст мне толчок, после которого дела мои снова пойдут в гору!"
Значит, вы не сочувствуете панк-идеалам?"
"Разве вам тут еще не объяснили, что все директора - проститутки? Джон, ты стал бы ублюдком за миллион долларов?"
"Как я могу стать ублюдком, - удивляется Роттен, - если я ублюдок уже сейчас?"

На следующее утро я звоню МакЛарену и он обещает мне поездку в Вулверхэмптон: здесь начнется "партизанское" турне "Секс Пистолз". Этой ночью группа будет называться The SPOTS (или Sex Pistols On Tour Secretly).
Чтобы убить время, звоню Бернарду Бруку-Партриджу, члену Парламента от консервативной партии и председателю национального совета по делам искусств, человеку, который несет личную ответственность за запрет на Sex Pistols в концертных залах Лондона.
"Я намерен сделать все от меня зависящее, чтобы не допустить их выступлений в этом городе, - говорит он. - В них мне противно все - от внешности до так называемых идей. Они неприличны и омерзительны".
А кто в свободном обществе должен решать, что омерзительно, а что - нет?
"Решать это должен я. Мне дали такие полномочия. Именно для этого я и избран. Если "Секс Пистолз" намерены изменить что-то в государственном устройстве, ничто не мешает им принять участие в выборых и голосовать за кого угодно. Но это - подонки, у которых один идеал - быстрый доллар. Закон призывает меня приложить все усилия, чтобы им в этом помешать. Посмотрим, кто окажется сильнее".
Я начинаю рассказывать ему, что бывал на многих концертах и ничего не имею против непристойностей в исполнении, скажем, Мика Джеггера. От его жестов или так называемых идей публика не теряет человеческий облик. То же могу сказать и о "Секс Пистолз". Могу назвать по меньшей мере одну группу, концерты которой представляются мне в тысячу раз омерзительнее - Bay City Rollers...

МакЛарен не стал объяснять мне дорогу, так что в поезд я впрыгиваю за минуту до отправления. Зал в Вулверхэмптоне уже до отказа переполнен зрителями среднего и старшего школьного возраста. Они танцуют "пого" под ту же музыку, что и их единомышленники в "Вортексе", только с куда большим ожесточением. Потасовки здесь тоже серьезнее. Одно сражение охватывает весь зал и волна тел, которые напоминают костяшки домино, тасуемые невидимой рукой, подкатывает к самой сцене. МакЛарен с полуулыбкой на поджатых губах возвышается на ней, как островок безмятежности, затерявшийся в океане хаоса.
Ровно в полночь появляются "Секс Пистолз". Давка у сцены высотой в один фут поистине неописуема. Техметровая пирамида динамиков начинает угрожающе раскачиваться. Раздается демонический хохот Роттена: так начинается "Anarchy In The U.K.".
"Аhа-hа-hа-hа-hа! Rrrright Nnnow! Я анархист, я Антихрист! Я не знаю, чего хочу, но знаю, как сделать то, что хочу! Я хочу уничтожить прохожего! Я хочу - Анархии-и-и в Юке-е-е-й!"
Текст песни звучит в высшей степени возвышенно на фоне грохота из динамиков и плюющегося, шипящего вокала: настоящий анархист именно так и должен звучать. Толпа танцует бешеный "пого".
Пола Кука не видно, зато слышно очень неплохо. Ограничиваясь основным арсеналом рок-барабанщика, он действует отлично. Стив Джонс тоже избегает виртуозности, но играет со вкусом и абсолютно серьезно. Он напоминает школьную звезду баскетбольной команды перед решающим броском, и позу эту меняет ради того только, чтобы в очередной раз плюнуть в зал. Игра Сида Вишиэса на басу лишена всякой утонченности, зато весьма энергична. Он не спал две последних ночи, но выглядит более чем жизнерадостно.
Роттен все в той же своей скандальной майке - наверное, самый захватывающий рок-вокалист из всех, кого мне приходилось видеть. Теперь не звериный рев и сгорбленная фигурка производят самое сильное впечатление: взгляд - вот чем он убивает. Глаза его не просто пронзают пространство: они буквально лупят по головам как две дубинки.
"Вы нам динамики разобьете", - говорит он, когда кончается песня, и в этом утверждении не звучит обеспокоенности. - Вы ведь хотите, чтобы мы продолжали?"
Работники сцены, присоединяясь к "секьюрити", образуют перед сценой плотный заслон. Роттен, совсем было скрывшийся из виду, исправляет положение дел, взбираясь на монитор и держась за потолок. Кто-то льет на него пиво с балкона.
Группе удается минуть "I Wanna Be Me", "I'm A Lazy Sod" и "No Feeling", сохранив звуковую систему относительно неповрежденной.
"Pretty Vacant" вызывает ужасающую реакцию: зал визгливо скандирует: "М